Мурочка Чуковская - девочка, без которой не было бы сказки.
Девочка страдала костным туберкулезом. В отсутствии антибиотиков больных пытались лечить закаливанием в мягком климате, полагаясь лишь на резервы организма. Из промозглого Петербурга Мурочку привезли в знаменитую «Бобровку» - противотуберкулезный санаторий имени Боброва в Алупке. Всем очень хотелось верить в чудо.
Особенно тяжело Мура перенесла дорогу из Севастополя в Алупку - запись в дневнике Корнея Ивановича полна отчаяния. «Машина хорошая, шофер (с золотыми зубами, рябоватый) внушает доверие, привязали сзади огромный наш сундук, уложили вещи, Боба (сын писателя Борис Чуковский) вынес Муру на руках - и начался ее страдальческий путь. Мы трое сели рядом, ее голова у меня на руках, у Бобы - туловище, у М. Б. (Марии Борисовны Чуковской, матери Муры) - ее больная ножка. При каждой выбоине, при каждом камушке, при каждом повороте Мура кричала, замирая от боли, - и ее боль отзывалась в нас троих таким страданием, что теперь эта изумительно прекрасная дорога кажется мне самым отвратительным местом, в котором я когда-либо был...»
Эта поездка стала началом крымского ада Чуковских. Да, благодаря усилиям персонала и главного врача - Петра Изергина - в санатории выхаживали многих ребят. В голодные годы он умудрялся раздобыть продукты для маленьких пациентов. Причем делал это с такой самоотверженностью, что даже грабители не смели покуситься на святое. «Это мое - возьмите, а это детское - не дам», - осекал их седой как лунь доктор.
Но помочь Муре он не смог. Болезнь поражает глаза - один удаляют, внутренние органы. «Лежит, бедная, безглазая, с обритой головой на сквозняке в пустой комнате и тоскует смертельной тоской. Вчера ей сделали три укола в рану - Изергин полагает, что ее рану дорогой загрязнили. Вчера она мне сказала, что все вышло так, как она и предсказывала в своем дневнике. Собираясь в Алупку, она шутя перечисляла ожидающие ее ужасы, я в шутку записал их, чтобы потом посмеяться над ними, - и вот теперь она говорит, что все эти ужасы осуществились…» - пишет Корней Иванович. Он живет в Гаспре и каждый день ходит 18 км навестить доченьку.
Старается быть веселой - но надежды на выздоровление уже нет никакой. Туберкулез легких растет, - в отчаянии констатирует Чуковский. - Личико стало крошечное, его цвет ужасен - серая земля. И при этом великолепная память, тонкое понимание поэзии.
Спустя год, в сентябре 1931-го, - страшная в своей очевидности мысль: «…Ну вот были родители, детей которых суды приговаривали к смертной казни, - пишет Чуковский. - Но они узнавали об этом за несколько дней, потрясение было сильное, но мгновенное, - краткое. А нам выпало присутствовать при ее четвертовании: выкололи глаз, отрезали ногу, другую - дали передышку, и снова за нож: почки, легкие, желудок. (Сегодня ночью я услышал ее стон, кинулся к ней. Она: «Ничего, ничего, иди спи».) И все это на фоне благодатной, нежной, целебной природы - под чудесными южными звездами, когда такими противоестественными кажутся муки».
Врачи вынуждены признать: процесс в легких прогрессирует. В ночь на 11 ноября 1931 года 11-летняя девочка умерла. Накануне, вспоминает Корней Иванович, он дежурил у ее постели, и она сказала: «Лег бы… ведь ты устал… ездил в Ялту…» - «Сегодня она улыбнулась - странно было видеть ее улыбку на таком измученном лице».
Так и не докончила Мура рассказывать мне свой сон. Лежит ровненькая, серьезная и очень чужая. Но руки изящные, благородные, одухотворенные. Никогда ни у кого я не видел таких. - Горе близких описать невозможно.
Отец сам забил гвозди в ее гробик, переделанный из кипарисового сундука. «Легонькая», - записал он в дневнике. И дальше - правдиво и жестко: - Мария Борисовна шла за гробом даже не впереди всех и говорила о постороннем, шокируя старух. Она из гордости решила не тешить зевак своими воплями. Придя, мы сейчас же опустили гробик в могилу, и застучала земля. Тут Мария Борисовна крикнула - раз и замолкла. Погребение кончилось. Все разошлись молчаливо, засыпав могилу цветами. Мы постояли и понемногу поняли, что делать нам здесь нечего, что никакое, даже самое крошечное общение с Мурой уже невозможно - и пошли к Гаспре по чудесной дороге - очутились где-то у водопада, присели, стали читать, разговаривать, ощутив всем своим существом, что похороны были не самое страшное: гораздо мучительнее было двухлетнее ее умирание. Видеть, как капля за каплей уходит вся кровь из талантливой, жизнерадостной, любящей.
Спустя полгода после смерти дочери, вернувшись в Крым, Чуковский не смог справиться с потрясением: «С тошнотою гляжу на этот омерзительный берег. И чуть я вступил на него, начались опять мои безмерные страдания…» Время не лечит. В 1962-м, за семь лет до смерти, поэт безутешен: «Вспомнил Мурочку, реву, не могу успокоиться». А за 30 лет до этого, побывав в очередной раз на могиле: «А я все еще притворяюсь, что жив». Долгое время место захоронения Марии считалась утраченным. Однако несколько лет назад могилу нашли на Алупкинском кладбище недалеко от дороги к церкви. Впрочем, некоторые историки полагают, что девочка упокоилась в Гаспре.
С младшей дочкой Чуковского каждый из нас знаком с детства. Это о ней и для нее поэт писал знаменитые сборники «От двух до пяти», «Чудо-дерево», «Муркина книга»: «Дали Мурочке тетрадь, стала Мура рисовать…»Мария появилась на свет 12 февраля - сто лет назад. «Долгожданное чадо, которое - черт его знает зачем - захотело родиться в 1920 году, в эпоху гороха и тифа», - писал ее 38-летний отец. Смешная, изобретательная, остроумная, чуткая Мура стала для него лучшим другом. Самые яркие произведения - «Тараканище», «Мойдодыр», «Муха-цокотуха», «Айболит» и многие другие были созданы в то десятилетие, когда рядом с большим поэтом была его маленькая и вечная муза...
.jpg)
.jpg)
.jpg)
